– А может, ее просто рассмешить надо.

Когда Вероника вернулась к их столу, руки ее были заняты наполненными кружками. Вориан поднял свою, произнося тост:

– За прекрасную Веронику Тергьет, которая понимает разницу между истинными комплиментами и полной чепухой!

Она поставила на стол крепкое пиво.

– Я слышу здесь так мало правды, что мне трудно сравнивать. У меня нет времени на глупые россказни о местах, в которых мне никогда не доведется побывать.

Вориан повысил голос, перекрикивая шум:

– Я могу подождать и поговорить с тобой наедине. Не думай, что я не заметил, как внимательно ты слушала мои россказни, хотя и делала вид, что они тебе совсем не интересны.

Она презрительно фыркнула.

– У меня и после закрытия будет работа. Так что тебе лучше вернуться на свой чистенький корабль.

Вориан пустил в ход свою самую обезоруживающую улыбку.

– Я всегда с радостью поменяю свой чистенький корабль на теплую постель. Я готов подождать.

Мужчины восторженно засвистели. Им начинало нравиться это представление, но Вероника издевательски приподняла бровь.

– Терпеливый мужчина – это в наших краях что-то новое.

Вориан сохранил полнейшую невозмутимость.

– Тогда я надеюсь, что ты любишь новизну.

Окта старалась уничтожить мою веру в предназначение любви, в то, что у каждого из нас существует его единственная половина. Она едва не преуспела в этом, ибо я почти забыл Серену.

Примеро Ксавьер Харконнен. Воспоминания

Салуса Секундус казалась мирным оазисом среди грубой дикости войны, убежищем, где Ксавьер мог восстановить силы перед каждым новым возвращением в действующую армию Джихада. Однако сейчас, следуя в вездеходе к дому из космопорта в Зимин, он молил Бога только об одном – лишь бы не опоздать, хотя прибыл он из обычного патрульного полета.

Окта была беременна уже несколько месяцев – недаром они любили друг друга в ту памятную ночь после его прибытия с Икса – и теперь должна была вот-вот разрешиться от бремени. Он не присутствовал при рождении Роллы и Омилии – армейские дела превыше всего, – но теперь его жене было уже сорок шесть лет, и роды могли стать тяжелым испытанием, чреватым возможными осложнениями. Она, правда, уговаривала его не волноваться, что вызывало у Ксавьера еще большую тревогу.

Ксавьер гнал машину по извилистой дороге среди холмов, окружавших имение Батлеров, а солнце медленно садилось за западный горизонт. Ксавьер связался с домом, как только его баллиста вошла в солнечную систему Салусы, и ему, как обычно, доложили о самочувствии и состоянии жены. Из этих сообщений он заключил, что роды уже близки. – Окта решила рожать дома, как и двух предыдущих своих дочерей, не желая занимать в медицинском центре место, необходимое для раненых – им часто требовалась пересадка органов, которые щедрым потоком стали поступать с ферм Тлулакса.

Оставив машину во дворе, Ксавьер вбежал в главный вход и остановился в гулком вестибюле. Оглядевшись, он крикнул более взволнованно, чем обычно:

– Окта, я здесь!

В вестибюль выбежал запыхавшийся слуга:

– С ней врачи. Вряд ли ребенок уже родился, но уже очень…

Ксавьер, не дослушав, бросился вверх по лестнице. Окта лежала на своей кровати с четырьмя столбами, на которой было зачато это желанное дитя. То была еще одна, пусть маленькая, победа, символ человеческого упорства и торжества. Окта полулежала на кровати с разведенными в стороны ногами, лицо ее было покрыто струйками пота и искажено болью.

Однако увидев мужа, она улыбнулась, словно стараясь убедить себя, что это не сон.

– Мой любимый! Неужели это правда… и я дождалась тебя с войны?

Сидевшая у кровати повитуха ободряюще улыбнулась.

– Она сильная женщина. Еще немного, и у вас появится еще один ребенок, примеро.

– Как легко ты это говоришь, – простонала Окта, согнувшись от родовой схватки. – Не хочешь ли поменяться со мной местами?

– Это ваш третий ребенок, – ответила повитуха, – поэтому роды будут легкими. Возможно, что я и не понадоблюсь.

Мать схватила акушерку за руку.

– Нет, останься!

Ксавьер выступил вперед.

– Если уж ей надо держать кого-то за руку, то пусть это будет моя рука.

Улыбчивая акушерка отошла в сторону, уступив место мужу роженицы.

Придвинувшись к Окте, Ксавьер думал о том, как: красива сейчас его жена. Он прожил с ней много лет, но слишком часто и надолго отлучался. Он поражался, как она терпит такой лоскутный брак.

– О чем ты думаешь? – спросила она.

– Я думаю о том, как ты прекрасна. Ты светишься счастьем.

– Это потому, что ты сейчас рядом со мной.

– Я люблю тебя, – прошептал Ксавьер на ухо жене. – Мне очень жаль, что я не был таким мужем, какого ты заслуживаешь. Даже когда мы были вместе, я был недостаточно внимателен, к тебе.

Веки ее дрогнули, и Окта провела рукой по своему большому животу.

– Наверное, ты проявил ко мне внимание, иначе я бы не забеременела.

Она сморщилась от боли – ее скрутила очередная схватка, но она превозмогла боль, храбро улыбаясь.

Однако Ксавьер не дал себя отвлечь.

– Честно говоря, я отдал слишком много времени этой проклятой войне. Это трагедия, что мне потребовалось столько времени, чтобы понять, какое сокровище живет рядом со мной.

По лицу Окты заструились слезы.

– Я никогда не сомневалась в тебе, мой дорогой. Ты – единственный мужчина, которого я любила, и я счастлива, что ты со мной. Я принимаю тебя таким, какой ты есть.

– Ты заслуживаешь большего, а я…

Но прежде чем Ксавьер успел закончить фразу, Окта вскрикнула.

– Вот и наступила последняя схватка, – акушерка поспешила к кровати, – пора тужиться.

Ксавьер понял, что разговор окончен.

Двадцать минут спустя он уже держал на руках свою третью дочь, завернутую в одеяльце. Окта уже выбрала имя, когда Ксавьер был еще на Иксе, и имя понравилось ему.

– Добро пожаловать в мир, Ванда, – сказал он, чувствуя наконец, что живет не напрасно.

В своем обширном поместье Манион Батлер всегда разводил оливковые рощи и виноградники, а в промежутках между военными экспедициями к нему присоединялся и Ксавьер, который с удовольствием чувствовал себя помещиком, подобно римским офицерам в промежутках между нескончаемыми войнами. Он получал истинное удовольствие от пребывания дома, от близости семьи, забывая о злых мыслящих машинах и ужасах Джихада… хотя бы на короткое время.

Ксавьер всегда следил, чтобы хватало рабочих рук для обработки земли на склонах холмов, чтобы посадки приносили доход, как прибыльные и успешные предприятия; но он и сам любил, когда руки испачканы землей, любил солнце, обжигающее согнутую спину, любил даже пот, заливавший глаза. Короче, он любил простой крестьянский труд. Когда-то давно Серена тоже любила работать в саду, ухаживая за своими цветами, и теперь он хорошо понимал, какая сила тянула ее к земле и растениям. Он чувствовал чистоту цели, не замутненной политическими расчетами, изменами или личными неурядицами. Здесь он должен был думать лишь о плодородной почве и свежем запахе трав.

Среди серо-зеленых листьев оливковых деревьев летали черные дрозды, склевывая ягоды, не сорванные сборщиками. У каждого края рядов виноградных лоз стояли клумбы с яркими желто-оранжевыми ноготками. Ксавьер шел по узкому, ограниченному листьями проходу, голова его находилась вровень с переплетенными лозами, вившимися вокруг столбиков.

Как и ожидал Ксавьер, он нашел своего тестя за работой на винограде, отлично вызревавшем в сухом теплом климате. Волосы старого Маниона стали белее снега, некогда полное лицо исхудало, но в глазах появилось умиротворение, которого бывший вице-король не знал, служа парламенту Лиги.

– Нет никакой нужды считать каждую ягодку, Манион, – насмешливо произнес Ксавьер и пошел вдоль ряда. Листья касались его рукавов, как руки людей из восторженной толпы, встречающей героя после удачного похода.